Вероника несколько лет сотрудничала с нашим Фондом — она вела свой блог на нашем сайте, в котором делилась с читателями своим опытом жизни с наркозависимостью, туберкулезом, ВИЧ, опытом преодоления жизненных трудностей, историей своей борьбы за доступ к лечению и многим другим. Теперь Вероники нет, но ее блог все также на сайте. Вы можете почитать статьи Вероники здесь.
———————————
Автор: Лариса Соловьева
Я не видела и не знала тебя молодой и красивой, мы познакомились гораздо позднее, когда ты уже начала снова колоться и была тяжело больной, попала ко мне на сопровождение, наполненная претензиями к окружающему миру, не приемлющая претензий к себе. Вместе мы прошли с тобой много скорбных дорог: от отрицания всего и полного отчаяния — до надежды, веры в возможность изменения, до настоящих шагов по изменению будущего и себя. Общее дело и идеи объединили, и мы незаметно и как-то невзначай подружились.
Этот рассказ — то малое, что мне хотелось бы посвятить тебе. Это то, что ты рассказывала мне о себе, о чем начала писать в своем дневнике и так и не успела написать в задуманной книге.
Светлая память тебе, Вероника!
Семья
Казалось бы, ей дано было все: любящие родители, две сестры и она младшая. Бог не обидел внешностью — во всяком случае, на нее заглядывались, когда она проплывала мимо на высоченных каблуках, красивая, высокая и самоуверенная.
«В детстве я собирала воздушные шарики». Так в ее дневнике начиналась глава о детстве, — она иногда зачитывала мне вслух отрывки из него.
- Зачем? — спросила я
- Хотела улететь далеко-далеко…
Что это — мечта о дальних и волшебных странах? Или желание что-то изменить, спрятаться? Или маленькая обида, ранившая душу ребенка, ставшая причиной последующего, неосознанного, отчасти изменившего жизнь и судьбу?
Родители любили их всех. Но тогда, в детстве, ей казалось, что она никогда не сможет сравниться, догнать или стать такой же, как ее сестра — отцовская любимица, умница и отличница. Ей казалось, что двух ее старших сестер отец любил больше. Именно их, ее старшую и среднюю сестру он подбрасывал до потолка, возвращаясь с работы, кружил. А когда до нее доходила очередь — просто гладил по голове и говорил: «А ты что? Ну, ну, беги к маме». Наверное, оттуда, из детства и появилось это желание — привлечь внимание, любой ценой, пусть даже начиная капризничать, хныкать и повышать голос. Отличаться любой ценой! Заболевая и принося плохие отметки. Отличаться, чтобы заметили, отличаться, если не можешь превзойти.
Бегство к свободе
Родители много работали, стараясь обеспечить семью. Отец, чтобы вырваться из коммуналки, уехал по контракту в горячие точки, воевал, рисковал жизнью, а когда вернулся, они переехали в отдельную двухкомнатную квартиру. Старшие сестры окончили школу, поступили учиться, вышли замуж, разлетелись из родительского гнезда. А она, младшая, осталась дома, с родителями, одна. Но к тому времени в ее жизни уже появились наркотики, и любовь отца, как и его внимание, отошли на второй план. Уже в восьмом классе они с одноклассницами начали колоться и частенько приходили на уроки в состоянии полной прострации и невменяемости. Тогда еще ничто не предвещало беды, это было маленькой тайной школьной элиты, не предполагавшей, что за все придется платить. Ничто не предвещало, что состояние «избранности» перерастет в болезнь, в тяжелую и неизлечимую зависимость. Тогда все это было только интересным приключением, но ей уже хотелось одного — свободы, свободы от пристального внимания, моралей и требований родителей.
Со временем зависимость стала явной, и ее стало уже невозможно скрывать. Родители узнали обо всем, и она навсегда запомнила глаза матери — единственного человека, кто верил в нее всегда, несмотря ни на что. Тогда и начался период попыток лечения — платных, анонимных, бесполезных, не приносящих результата, ничего не изменяющих в ней самой. Лечения не для себя, а для них: чтобы не волновались, отстали; чтобы усыпить их бдительность, а потом попытаться быть умнее и не попадаться. Родители платили бешеные суммы, верили, но все начиналось практически сразу после выписки из больницы. Тогда ей казалось, что главное — вырваться из дома, и тогда начнется настоящая жизнь. И она началась и быстро закончилась…уголовным делом.
Полудетский разум подсказал один выход — спрятаться, убежать от ответственности и опеки и проблем. Как раз подвернулись вербовщики — ловцы молодых девчонок. Они готовили «живой товар» к отправке куда-то в Европу, официально — на работу, официантками и танцовщицами, но все знали, зачем и куда собираются ехать. Вербовщики оплатили ее переезд в Питер. Там должны были сделать документы и затем отправить их группу через границу. Они жили впятером на съемной квартире, в основном, девчонки из Украины, из Кеника была она одна.
В Питере она быстро нашла то, в чем нуждалась. Точнее, в первый же вечер в чужом городе она познакомилась с парнем, который знал, где купить героин. Не зря говорят, что «рыбак рыбака видит издалека». Но деньги, взятые из дома, быстро закончились, а колоться было необходимо ежедневно. Тут и подвернулся дорогой телефон одной из соседок по квартире. Пропажу обнаружили практически сразу, быстро докопались и до причин. Ей предложили «отработать» и расплатиться, она согласилась, да и другого выхода не было. Поначалу ей везло — хозяева сами находили заказчиков, которые хорошо платили за услуги девчонок. Впрочем, практически все деньги у нее забирали за долги, приходилось «подворовывать» у клиентов. Но все равно попадались те, кто не жалел денег, давал щедрые «чаевые», дарил подарки. У нее появилась красивая одежда: супермодная дубленка, новая сумка, сапоги. Но, после очередной кражи и скандала, устроенного клиентом, ее вербовщики не выдержали — просто швырнули ей паспорт и выставили на улицу. «Не беда», — подумала она. «Контакты есть, проживу». Но оказалось, что все не так просто — никому не нужны были ее проблемы, а одного единственного «рыцаря» не нашлось. Во всяком случае, в какой-то момент, она действительно оказалась на улице и попробовала «вольных хлебов». Но Питер на этот раз показал ей другие грани: в тот же день она была ограблена и осталась раздетая, заплаканная, с разбитым лицом в обшарпанном и холодном подъезде. Так она рассталась со всем, что было необходимо — с деньгами и документами, с сумкой и дубленкой, с придуманной сказкой Северной столицы, с мечтами и иллюзиями.
Питерские знакомые нашли ей какую-то одежонку, но помочь чем-то большим не могли — они были такими же наркоманами, как и она, и сами нуждались в деньгах. Пришлось воровать — в магазинах, на рынке, где поначалу ей просто везло. Но на рынке она быстро примелькалась, и однажды ее просто отвели в сторону и объяснили, что на чужой территории принято платить. Дальше все шло быстро, нелепо и закономерно — она оказалась в тюрьме.
Тюрьма
Говорят, что у женщин в тюрьме не бывает строгих порядков, что у них свои законы. Но наверное, ей просто не повезло. Она попала в камеру, которую долгие года вспоминала с содроганием, называя не иначе как «пресс-хата». Все, что происходило на территории камеры, подчинялось воле «старшей» — волевой и жестокой тетки, захватившей в камере власть. Тетка «гнобила» ее изощренно и осознанно: решала, можно ли спуститься со второго яруса в туалет или поесть, а иногда могла позволить докурить полу-сантиметровый остаток своей сигареты. Практически несколько недель она провела молча, лежа на втором ярусе, носом к стене. Курить бросила — не было желания и сил унижаться. Понемногу на нее перестали обращать внимание и, к счастью, вскоре состоялся суд. Она оказалась в женской колонии.
Питерская женская зона — Саблино. Как описать состояние молодой девчонки, вчерашней школьницы, не совершившей преступления, а заблудившейся и оступившейся, загнанной в криминал вместо простого лечения? Как описать бессмысленность нескольких лет, проведенных в неволе? В системе, где ничто не изменяет сознания, не лечит болезнь, где просто отбывают срок униженные и обезличенные женщины. Платки, ватники, сапоги, унификация, стирающая различия и возраст. Вся система построена с одной целью — дать почувствовать собственную ничтожность и всесилие власти. Подъемы, построения, проверки, подсчеты. Работа, снова построения, баланда вместо еды. Изоляция как наказание за бездумную самоуверенность, за кражу и болезненное пристрастие к запрещенным законом веществам. Тогда все это ее придавило. От несправедливости, бессилия и обид, от недосыпания и недоедания — здоровье не выдержало. Но врачи не верили, отмахивались: «Все вы тут больные, а здесь не лазарет». Несколько раз от слабости и температуры она падала в обмороки, прямо на проверках, а когда врачи все-таки поверили, оказалось уже слишком поздно — болезнь была запущена, а перенесенная на ногах пневмония дала осложнения. Только после освобождения, гораздо позднее, был поставлен сложный и редкий диагноз «Тромбоэмболия легочной артерии»
Возвращение
Как она мечтала об этом! Снова оказаться дома, снова стать маленькой девочкой, дочерью. Снова окунуться в семейный быт, встретиться со старыми школьными подругами, друзьями. Такое простое счастье!
Она начала работать парикмахером, женским мастером, неплохо зарабатывала. Но отчего-то вместе с деньгами и вдруг появившейся скукой вернулся и старый соблазн. Странно или закономерно, но она снова начала колоться. И постепенно все началось сначала. Снова вернулась рабская зависимость, домашние скандалы, ад самоуничтожения и вранья. Но на этот раз ад дополнился еще и диагнозом СПИД и двумя гепатитами. Это звучало как приговор — надежды, как и лечения, не было. Не было будущего и завтрашнего дня. Было сегодняшнее чувство страха и болезненная жалость к себе. Желание забыться и не чувствовать боли в душе. Все кончено. Впереди — ничего.
Ей снова приходилось прятать глаза от матери, убегать от упреков отца, стремиться уйти — из дома, от себя. Снова и снова обращаться к наркологам, проходить бесконечную череду лечения — не для себя, а для них, для родителей. Было больно видеть любовь, мольбу, бессилие и веру в глазах матери. И обманывать ее снова и снова. Чувствовать себя последней дрянью, каждый раз обещать им и себе и просто не уметь останавливаться.
В какой-то момент все накалилось до предела. И тогда коррективы внес туберкулез. Он выявился после очередной детоксикации. Она попала на лечение, а через полгода стала ходить на простую 12-шаговую группу и неожиданно…перестала употреблять! На целых пять лет! На пять бесконечно счастливых лет. Почти сразу ее заметили, позвали работать равным консультантом. После работы она стала проводить свою 12-шаговую группу, ходила на группу взаимопомощи. А потом — влюбилась!
Любовь
Они сняли квартиру. Он работал охранником, она — равным консультантом, ее родители помогали во всем. Все было сказочно хорошо: ей нравилось жить для него — готовить, заниматься домом, ждать его с работы. Вставать по утрам, готовить завтраки и делать маленькие сюрпризы. В какой-то момент она действительно была счастлива. Но однажды она неожиданно зашла к нему на работу и вдруг увидела его опьяненные глаза. Ее нельзя было обмануть. Она поняла все сразу — это срыв, наркотики и без сомнения — героин. Но он не желал сознаваться, отпирался, говорил традиционное «не выспался», прятался и просто нагло врал. Постепенно он стал все чаще задерживаться на работе, все чаще уходить из дома, отдаляться все дальше и дальше. Она верила и вопреки всему считала, что любовь сильнее, хотела доказать всем, что сумеет ему помочь, выстоит вопреки всем прогнозам. Верила, что сумеет остановить его и не сорвется сама. Теперь уже она отправляла его к наркологам, умоляла, лечила. Это длилось почти год. Но в какой-то момент она взяла в руки шприц и сказала: «Если не остановишься, я буду на твоей совести». Он хлопнул дверью. А она укололась. И все началось сначала.
Концентрические круги
С этого момента каждый из них бегал по своему кругу. Семьи не стало, остались поиски денег и квартира, за которую стало нечем платить. Ко всему прочему, ее не взяли работать в новый проект — когда она пришла в центр, вместо нее там дежурил другой равный консультант. С ней просто расстались, без объяснения причин. Наверное, ей могли бы объяснить, попытаться помочь, но иногда именно бывшие наркоманы бывают более жестокими, чем те, кто никогда не страдал от зависимости. Она перестала ходить на группы, пробегала мимо бывшего места работы, ушла в себя, в отрыв.
Все знакомые постепенно отдалились — слишком резкой была перемена: от самоуверенной и красивой до изможденной, загнанной и неузнаваемой. Она вернулась домой, потому что больше не могла оставаться одна. Оказалось, что только там — тихая гавань, где всегда поймут и простят.
Но здоровье снова отказало — обострились старые болезни, выявился внелегочный туберкулез. В наркологию ее не брали — последний платный «детокс» закончился реанимацией, несколькими днями комы. Методы лечения наркомании, доступные в России, были несовместимы с ее состоянием.
Родители развели руками — придется пожить на съемной квартире, ведь у сестер появились долгожданные внуки. Ей сняли квартиру, купили компьютер, не отказывали в продуктах и деньгах. Но это не спасало от ощущения ненужности, обреченности и обиды на целый мир.
Наркотики. Как средство от одиночества. Как лекарство от физической и душевной боли. Как возможность стать самодостаточной, иллюзия решения проблем.
Тогда она начала писать свою книгу, книгу о боли, о любви и судьбе.
Наркотики и связанная с ними катастрофическая нехватка денег. Просить у родителей, как и воровать, было стыдно, приходилось объединяться с «товарищами по несчастью», скидываться, чтобы купить оптом и подешевле. А значит что-то продавать, для того, чтобы снова купить завтра.
ГНК
Вскоре в ее квартире появились сотрудники наркоконтроля и доходчиво объяснили, что выбора просто нет: ей придется идти с «закупкой», иначе — сядет она и просто умрет в тюрьме. Они ушли, а она побежала к тем, кто был назначен жертвой, нисколько не думая о себе. Главное — уберечь, предупредить, спасти. Ее поступок оценили — говорили ей лестные слова, благодарили, договорились о том, как поступить, чтобы никто не пострадал. Но на следующий день просто отключили телефон и спрятались в больнице. А она осталась одна, больная и беззащитная, обреченная на заклание, как овца.
Уже на следующий день оперативники знали, что знакомых предупредила она. Она залегла дома, по-честному, жестко, да и выхода не было — только тюрьма, а значит смерть. На четвертый день тишину прорвал телефонный звонок — знакомая девчонка умоляла, просила помочь купить. «Нет, не смогу», — сказала она. Но та позвонила снова, обещала купить на двоих, поделиться и ее угостить. «Вот оно, спасение от мучений», — подсказал больной от бессонницы мозг. Встала, как био-робот, и пошла — ослабевшая, ведомая болью, без мыслей, просто зомби. Взяла у знакомой деньги, купила себе и ей, а когда отдавала героин — почувствовала наручники на руках и увидела знакомые и довольные лица оперативников.
И снова камеры. На этот раз тюрьма, одиночка, больница. Но и там лечить ее не могли, могли только наблюдать. Ее преступление квалифицировали как сбыт, состояние здоровья учли, и суд дал срок меньше меньшего — 2.5 года.
Два с половиной года или смертный приговор за преступление, не доведенное до конца? Преступление или провокация, созданная руками оперативников?
Пусть это останется на совести тех, кто отомстил ей, а впрочем, есть ли у них совесть?!
Тогда она поняла, что адвокат не поможет. Поняла, что просто не выживет в тюрьме без лечения. Простые зэки помогли, посоветовали, и она написала на освобождение от наказания по заболеваниям (ст. 81 УК РФ). И чудо случилось — ее освободили, почти на полтора года раньше срока!
Бесценная свобода
Она снова вернулась домой, устроилась на работу рядом с домом. Но желание быть как все, быть любимой, востребованной, нужной уже никак не совпадало с отсутствием здоровья. Снова навалилось одиночество и отчаяние; зависимость, словно дождавшись своего часа, вползла в ее жизнь, заняла там свое, уже привычное место. Болезнь прогрессировала: отрывавшиеся тромбы запирали дыхание, синело лицо и губы, все чаще она падала, каменея, как оловянный солдатик.
Ее находили лежащей прямо на улице, вызывали скорую, привозили в приемный покой больницы. Там же повторялся порочно-замкнутый круг: несколько часов ожидания, осмотр врача, укол, сделанный второпях, отказ в госпитализации. От нее откровенно избавлялись — утверждали, что это не экстренно, говорили, что можно лечиться амбулаторно, что у нее есть «своя больница — наркология или центр СПИД». После скандала, устроенного мной как ее социальным работником, врачи легко писали отказы и вообще говорили: «Ну уж если в Бакулевском центре ничего не смогли сделать, то мы-то что?» А еще, сравнивая фотографию в паспорте с ее теперешним видом, предостерегающе говорили: «А не боишься вернуться не насовсем, а наполовину? Попросту говоря, остаться растением?» В один из таких визитов в больницу, после очередного отказа она очнулась на земле во дворе приемного покоя. Одному богу известно, сколько времени она пролежала там, в темноте и грязи, на обочине разъезженной дороги. Когда очнулась, стала звонить мне, а я позвонила в больницу и Минздрав, сообщила ее матери. Она очнулась, окруженная белыми халатами, увидела испуганное лицо матери, примчавшейся неизвестно откуда. На мое предложение — записать фамилии врачей, оказавших такую помощь, мать ответила решительным отказом и, сгорая от стыда, увезла ее домой. Так продолжалось много раз. Терпение лопнуло позднее, когда с направлением из поликлиники ее 12 часов возили из одной больницы в другую, отказывая в госпитализации. Снова через Минздрав, угрозы и откровенный шантаж ее все-таки положили, в ту же больницу, куда она и была направлена, но в отделение терапии. Госпитализация сопровождалась возмущенными воплями врача отделения, не видевшую ее ни разу, судившую только по ее диагнозам: «У меня там лежат порядочные женщины. Куда я должна положить эту грязь?»
После этого она не выдержала. Была написана жалоба, факты, изложенные в ней, подтвердились, и врачу был объявлен выговор, в чем Минздрав торжественно отчитался в своем ответе.
В наркологию также не брали, отказывали наотрез. Предлагали трамадол и амбулаторное лечение, еще более бесполезное, чем стационарное, не приносящее ни облегчения, ни ремиссии. И тогда она решилась на обращение за назначением заместительной терапии -лечением, запрещенным в России, но эффективно применяемым в других странах. Расчет был прост — при ее состоянии здоровья должны сделать исключение, ведь в элементарном лечении отказывают, обрекая ее на мучения, жизнь за чертой закона и вечный бег в поисках денег, на который она уже была не способна.
Все это время она продолжала колоться, словно выполняя программу самоуничтожения, не подчиняющуюся разуму и здравому смыслу, несмотря на то, что каждая новая инъекция могла стать последней.
Первым не выдержал отец, очередной раз обнаружив ее дома, без сознания, с окровавленным шпицем в руках. Он просто взорвался — разбил телефон, законопатил окна и двери, отключил интернет, запретил все посещения, фактически «взял ее в плен». При этом если бы она захотела уйти навсегда — он открыл бы ей двери, но на этот раз только в одну сторону. Но она подчинилась, осталась. Родители пошли навстречу, купили лирику, трамадол.
Два месяца дома, в одиночестве, редкие выезды в больницу с отцом, редкие встречи со знакомыми, мольба в глазах и съедающее ее желание колоться каким-либо тайным образом. Через два месяца она уже просто изнывала от одиночества и сама запросилась в реабилитационный центр. Там же работала недавно открытая новая реабилитация — бесплатная, не религиозная, основанная на групповой работе с психологами и работе над собой. Через месяц она осталась в отделении добровольно, по заявлению. А через два ее внезапно обнаружил врач-нарколог, к которому она обращалась с заявлениями о лечении и назначении метадона по медицинским показаниям и состоянию здоровья. И тогда вдруг резко встал вопрос об опасности ее содержания в реабилитационном отделении. А у нее включился бойцовский дух, желание доказать и остаться, любой ценой. Тогда она сама поехала на консультацию, по-честному объяснила профессору, что любая программа в ее случае безопаснее употребления уличных наркотиков. И он дал заключение, что она может остаться в отделении. Так прошел еще месяц. Потом, она стала «выпускницей программы», но в отделении осталась волонтером, приходила и проводила группы, оставаясь при этом в трезвости еще месяц, еще и еще.
Дома наладились отношения. Родители поверили, а потом купили квартиру: захочешь — живи. Она и правда словно бы научилась контролировать свои порывы, жить по-другому. Куда-то пропала неуклюжесть. Округлились ключицы, на меня, неожиданно, смотрела новая и неузнаваемая, но она.
Мы часто созванивались. Она собирала медицинские документы и не думала отступать от мечты — попробовать и добиться назначения ЗТ. Пусть не для себя, а для тех других, кто болен и не может иначе, для них.
Потом она легла в инфекционку. Беспокоили отекающие ноги, то, что от одышки она не может быстро ходить.
Частенько она звонила, рассказывала о том, как скоро переедет в свою новую отремонтированную квартиру, как впервые попробует жить до-другому, осознанно, для себя.
Еще накануне она говорила, что чувствует себя отлично, и странно — совсем ничего не болит. Но голос был странно севший, какой-то другой, охрипший, но мне она объяснила, что это, мол, сквозняки…
На следующий день — пропущенный вызов. Я сразу перезвонила. Но поняла, что ошиблась — голос совсем чужой. Потом позвонила снова, но трубку взяла ее мама. Сказала: «Она умерла, мгновенно, тромб оторвался». А я не могла поверить, что это случилось сейчас… Сейчас, когда отступили проблемы, когда впервые она начала жить по-новому, верила, надеялась, ждала…
Иногда я думаю, а может быть наоборот, она вырвалась из замкнутого круга, и улетела далеко-далеко?
Эпилог
Ты умела быть настоящим другом. Быть, не ожидая благодарности, признания заслуг, произнесенных и оттого фальшивых слов. Я знала, что всегда могу позвонить и выговориться, могу просто помолчать, знала, что могу не волноваться о том, что ты начнешь судачить за моей спиной. Ты умела быть надежной, быть рядом в трудный момент, когда казалось, что помочь уже не сможет никто. Ты всегда выполняла обещания, и еще я знала, что ты никогда не подведешь и не предашь.
Я знала, что ты есть. Несмотря на зависимость, срывы и ремиссии, несмотря на то, что жизнь кидала нас в разные стороны.
Спасибо тебе за то, что ты умела быть такой, как есть, без масок и прикрас: умной и глупой, наивной и по-детски доверчивой, иногда раздражающей и повышающей голос, капризно-смешной, грустной, отрешенной, но всегда настоящей.
Светлая память тебе, Вероника!